Содержание:

1. Необходимое предисловие

2. Письмо

Необходимое предисловие

Рискованный эксперимент – публиковать работу, написанную двадцать лет назад: менталитет социума изменился кардинальным образом, и то, что казалось откровением в давно ушедшие годы, рискует прозвучать детским лепетом сейчас. Тем не менее, публикую. Во-первых, потому что это своего рода исторический документ, по которому можно судить, какими странными мы были – стремились к каким-то идеалам, пробовали голос, вступая в полемику с «сильными мира того», надеялись… Во-вторых, вычитывая отсканированный текст, я вдруг понял, что наивная, порой топорная, прямолинейность автора статьи частенько оказывается мудрей и прозорливей, чем нынешняя обманчивая умудренность. В-третьих, оказалось, что происходящее ныне с нами описано там, как неизбежный этап исторического процесса, и помогает разглядеть место этого этапа в процессе, дабы не заклинило на нем, как когда-то на «реальном социализме». Нынешняя ситуация не есть «светлое капиталистическое будущее», а период неизбежных исторических издержек, которые размалывают наши хребты и судьбы. Не впервой, прорвемся, но не надо считать, что так и надо, что все правильно – никогда не будет правильно, пока человек – средство, а не цель. Об этом наивный автор косноязычно и вещает…

И, наконец, еще один резон: фантазия была опубликована в №11 «Невы» 1989 года в журнальном варианте. Это ее первая полная публикация.

Письмо

Милорд!

(Позвольте так называть Вас, Александр Николаевич, вслед за Вашим героем - майором Рыскалем).

Разрешите пожать Вашу интеллигентную руку, столь решительно оторвавшую некий Кооперативный дом от фундамента и опустившую его на проезжую часть улицы Безымянной на Петроградской стороне. Не сочтите также за труд передать мой поклон Вашему почтенному соавтору - сэру Лоренсу Стерну, подвигнувшему Вас на столь серьезный труд и предоставившему нам возможность присутствовать на Суде Бессмертных. Искренне рад Вашему плодотворному содружеству.

Теперь, видимо, я обязан представиться. Я - житель Вашего кооперативного дома. Да-да, милорд, не удивляйтесь! Ваш роман преподнес Вам немало сюрпризов. Я - еще один. Дело в том, что когда листки Вашей рукописи, превращенные в голубей младшим поколением семейства Демилле, полетели в мир, некоторые из них оказались в верхних слоях атмосферы и достигли далекого Ташкента. Всего пять голубей… В результате я обратился в бюро по обмену. И вот - мы с Вами соседи. Но, поскольку не Вы меня придумали, то дом Ваш, милорд, видится мне иным, чем Вам. Быть может, я привношу в него что-то от тех домов, храмов и даже, боязно признаться, миров, которые самонадеянно брался создавать? Да-да, милорд, мы с Вами коллеги. И более того, я въехал в ту самую квартирку, которая освободилась, когда Вы слились со своим героем. Видимо, Вам недоставало соавторства с великим англичанином, Вы еще жаждали родства и со скромным (по происхождению) французом. Тоска по всемирному братству, милорд, и ассимиляции наций? Я Вас не осуждаю. Плох тот автор, который не сливается со своим героем, но и Вы не удивляйтесь, если вдруг обнаружите, что я - это Вы. Уповаю, на Ваше снисхождение к моей самонадеянности. Впрочем, примите рукопись мою...

Сначала позволю себе, в первую очередь именно себе, а уж затем Вам и Читателю напомнить ту удивительную историю, которая повлекла за собой появление Вашего романа, а далее и этого письма.

Итак, однажды ночью, когда слегка угрызаемый духовной неудовлетворенностью и еще менее совестью, некогда подававший надежды архитектор Евгений Викторович Демилле возвращался с очередного любовного рандеву (или как это будет по- французски?), дом, в котором он проживал с семьей (женой и сыном) и который, кстати, как выяснилось позже, Евгений Викторович сам «привязывал» к местности, так вот этот дом поднялся в воздух... В результате сорокалетний герой оказывается без дома, без семьи и без идеалов. (Последние, правда, покинули его гораздо раньше, чем дом, но об идеалах мы поговорим отдельно и подробно). Паспорт и личные вещи он скоро получает в чемодане, но выясняется, что у него нет друзей. Впрочем, мир не без добрых людей, и Евгению Викторовичу на какое-то время дают приют то сторож детсада - аспирант-астроном, то его восточные знакомые, то давняя подруга Наталья, то «диссидентские» круги в лице растлителя юных талантов Безича и «непризнанного гения» поэта Аркадия Кравчука, бывшего одноклассника Евгения Викторовича. «Непризнанный гений» в день своего сорокалетия осознает собственную бездарность и кончает жизнь самоубийством. Евгений Викторович убегает. Все это время он пытается найти свой дом и семью, но его попытки разбиваются о подписку о «неразглашении» и первоначальное импульсивное желание жены разорвать с ним отношения. Однако через некоторое время жена героя - Ирина Михайловна Нестерова - понимает, что совершила ошибку, отлучив мужа от дома. В результате на Евгения Викторовича объявляется всесоюзный розыск. Он случайно узнает об этом, решает, что это из-за смерти Кравчука, и начинает скрываться. Находит приют в получастной-полугосударственной дискотеке в качестве дизайнера, затем официанта. Последнего качества его честная натура не выдерживает, и герой оказывается на улице. Попадает в пьяную компанию, видит через окно лицом к лицу свою жену, решает, что это галлюцинация и в отчаянии бежит на улицу, где попадает под трамвай. Но все кончается благополучно. Водитель трамвая - Николай Иванович, репрессированный в тридцатых годах, берет его под свою опеку, приводит в свой дом. Там Евгений Викторович обнаруживает в целости и сохранности когда-то склеенный им из спичек под руководством отца Николая Ивановича - Ивана Игнатьевича, Дворец Коммунизма - воплощение своих детских идеалов. В этой семье Дворец хранят и чтут как символ Идеала. Так круг замыкается. Евгений Викторович, после XX съезда КПСС бросивший недостроенным свой Дворец вместе с идеалами, в нем воплощенными, оказывается вынужденным завершить строительство, после чего дворец Коммунизма заваливается набок и Евгений Викторович сжигает его.

Почему?

Перед этим герой сильно болеет, что, видимо, следует воспринимать как кризис, после которого следует выздоровление. Автор (с самого начала являющийся активным действующим лицом романа) и герой влюбляются в одну и ту же девушку, взаимо-превращаются друг в друга, сливаются. Автор несет свой завершенный роман на Суд Бессмертных, но, как когда-то в «Лестнице», оказывается на крыше кооперативного дома, где кооператоры празднуют Новый год. Происходит встреча с сыном. Жена видится где-то в стороне. И рукопись разлетается по городу...

Как сухо, грубо пересказываю я Ваш роман, не правда ли, милорд? Но прошу понять и простить меня. Это лишь скелет, даже только позвоночник Вашего романа. Вам для ребер, конечностей, мяса и души понадобилось несколько сот страниц. Я же не располагаю таким богатством. Да и не нужно оно для первых впечатлений жильца Вашего дома.

Что более всего привлекло меня в Вашем романе, милорд? Реализм! Тот самый, о котором Вы говорите: «Реализм - не метод, а цель... Под реалистической же целью я понимаю правду». Разумеется, в таком виде, в каком она Вам, именно Вам, представляется. Иной возможности нам как субъектам не дано. Настоящая литература - это возможность общения с честным и умным человеком. Не более, но и не менее. Общение с Вами доставило мне истинное наслаждение.

В чем, представляется мне, основа реализма Вашего романа? В том, что предметом его являются реальные (в Вашем смысле слова), то есть типичные жители «реального социализма» В том, что движущей силой Вашего романа является исследование диалектического противоречия между «реальным социализмом» и идеальными представлениями о нем.

В этом основа не только реализма, но и успеха Вашего романа. Вы говорите о главном. О главном именно сейчас - в переломный, хочется верить, момент истории и нашего общества и, следовательно, всего человечества. А главное - это идеалы, ведущие нас по жизни и дающие ей какой-то смысл. Конечно, нет сомнений - бытие определяет сознание, но именно сознание, кристаллизованное в идеалах, делает бытие реальным и конкретным, определяет его единственную и неповторимую сущность. И, не правда ли, милорд, нам с Вами очень хочется, чтобы сущность эта была как можно более человечна. Посему, несмотря на начальственные окрики с высокой трибуны, мы будем пристрастно, ибо невозможно беспристрастно о главном, сопоставлять канонизированные идеалы социализма с их реальным воплощением. Будем пытаться понять причину несоответствия : что повинно в нем - приблизительность идеалов или неумение и корыстность тех, кто реализовывал их. И никто не в силах запретить нам, на основе такой громадной ценой приобретенного исторического опыта, переформулировать идеалы, сделать их более конкретными, жизненными, а главное – действенными. При этом и ошибки можно простить не все. Некомпетентность в историческом строительстве - преступна.

Не «кликушествуя над историческим наследием советской эпохи» (из доклада Е.К.Лигачева на Пленуме ЦК КПСС, февраль 1988г.), а с болью и вниманием изучая его, мы все же должны, ибо это дело нашей чести, разобраться - тот или «не тот социализм» (там же) мы построили. И главное, какой социализм мы будем строить, если будем, далее и оставим своим детям и внукам. Благородно «отстоять честь и достоинство первопроходцев социализма» (там же), как и любого человека, если они у него есть. Важно только помнить, что это достижимо лишь в случае реставрации истинного, а не отретушированного облика каждого «первопроходца». При этом мне представляется, что ситуация гораздо серьезней, чем это пытается представить Е.К.Лигачев. Наш долг, наша обязанность - отстоять честь и достоинство социализма, если их обнаружим. А это возможно только в том случае, если мы, излечившись от бюрократической болезни выдавать желаемое за действительное, докажем его жизнеспособность и преимущества перед всеми иными формами общественного устройства. А если выяснится, что и другие формы имеют какие-либо преимущества, то мы должны из этого извлечь действенные выводы, а не стоять на том, что «наш кретинизм - единственно правильный» (акад. Г.И.Наан "Власть и разум", «ЭКО», №1, 1988г.)

Так и слышу шепоток Вашего соавтора, сэра Лоренса Стерна: «Tсс! Да вы что?.. В своем уме?.. Нет, если так будет продолжаться, то я слагаю с себя... Зачем мне лишние неприятности... Всякая власть от бога. Мне хватало ослов поблизости - стоило лишь протянуть руку, и я натыкался на уши. Но зачем же трогать королеву?»

Успокойте своего соавтора, милорд, объясните почтенному, что у нас сейчас перестройка, то есть не перелет нашего Кооперативного Дома с места на место, а революционное преобразование его, в частности, и «полный переворот в установленных понятиях и в ходячих мнениях по отношению ко всем сложным отношениям между отдельными единицами человеческого стада» (П.А.Кропоткин. «Великая французская революция»).

Ваш роман, милорд, художественно убедительное доказательство необходимости именно перестройки Нашего Дома. Ведь даже перемещение его на столь революционную почву, как почва Петроградской стороны – «колыбели революции», даже установление в нем сначала сильной и справедливой «административной» власти в лице майора Рыскаля, а затем столь же справедливой демократически выбранной власти пенсионера Рыскаля при поддержке правления Кооператива, не позволили ни Вам, ни Рыскалю наладить в Доме коммунистический быт. Почему? Да хотя бы потому, что и жильцы в нем остались частично те же, частично сменились на люмпенов. Они, как Вы их характеризуете, «люди - жалкие, смешные, глупые, мелкие и маленькие», и сам Дом - тот же, и почве Петроградской стороны он чужд, хотя и почва уже не та, и власть, чуть видоизмененная, осталась у тех же лиц.

Каков же вывод? По-моему, таков: возвращение к началу, то есть к способу общежития, характерному для периода «военного коммунизма» или первых пятилеток, не принесет ничего, кроме дополнительных неудобств жильцам Дома. А для чего, собственно, Дом? Для того чтобы жильцам в нем было удобно.

Вы уж простите, милорд, что я не касаюсь множества конкретных неудобств, столь красочно и убедительно описанных Вами. Тем, кто читал роман, они известны, а тем, кто не читал, я оставляю возможность лично насладиться чтением. Я ограничен жанром, и поэтому и впредь буду писать о главном с моей точки зрения.

А главное сейчас - сформировать Идеалы, которые помогли бы нам, дали силы противостоять тем, кто жаждет свести перестройку к перенесению Дома с места на место, настоять именно на революционных преобразованиях вместо косметического ремонта и рытья временных емкостей для отходов. Не привязать кое-как наш дом к сильнопересеченной местности реальности, а со знанием дела, с талантом и тщанием заняться его строительством именно на почве этой реальности, именно учитывая интересы сегодняшних реальных жителей дома, а не единолицых смутно представляемых представите­лей гипотетического светлого будущего. Идеалы, которые бы дали нам силы отстоять свое право быть хозяевами собственной жизни, покончить с «рабом в себе» и с раболепием в народе, право «вершить суд над великанами советской культуры» (из доклада Е.К.Лигачева), самим решать, кто великан, а кто пигмей, не испрашивая на то соизволения вышестоящего начальства. И быть твердыми в этом «постыдном занятии».

Кстати, извините, милорд, отвлекусь от Вашего романа, чтобы обратить внимание на отсутствие конкретности в политическом докладе члена Политбюро, Быть может, я ломлюсь в открытые двери? Каких великанов он имеет в виду? Свидетельством чего служит эта неконкретность - преднамеренности или безответственности? Ведь из каждого, особенно, громко сказанного со столь высокой трибуны слова следуют оргвыводы на местах. Такова система. Не правда ли? «Внутренняя государственная система стала как бы частью нашей нервной системы - и значительной! Мы так тонко чувствуем, что можно и чего нельзя в нашем государстве, что иностранцы, милорд, изумляются!.. Мы отлично знаем, что следует говорить на трибуне, а что можно сказать в семейном кругу. Мы возмущаемся писанными под копирку выступлениями трудящихся по телевидению, но позови нас туда завтра, вложи в руки текст и поставь перед камерой, - и мы с искренним чувством прочитаем его в микрофон, потому что станем в тот момент частицей системы...»

Но вернемся к нашим Идеалам. Объясняя «умозрительность государственной системы» Вы говорите, «что у каждого гражданина имеется в голове проект идеального устройства нашего государства... причем все проекты не совпадают. Посему и сама система приобретает некий умозрительный аспект. Мы тратим на обсуждение проектов уйму времени, собираясь в дружеском кругу...»

Какие же из этого можно сделать выводы? Во-первых, как сказал М.С.Горбачев: «мы не знаем того общества, в котором живем», во-вторых, что у нас нет научно отработанной модели устройства ни реального, ни идеального общества. В-третьих, что каждый из нас, имея в голове «проект идеального устройства», пытается удовлетворить реальную социальную потребность. Существу разумному несвойственно идти вслепую. В-четвертых, наконец, что нам для прозрения нужно выработать единый, удовлетворяющий всех нас проект. Возможно ли это? Думаю, что возможно, но сначала надо отказаться от иллюзий и утопий. Вы правы, милорд, - сжечь спичечные «Дворцы Коммунизма», чтобы построить Дом, пригодный для жилья.

Итак, юный Женя Демилле в доме старого революционера Ивана Игнатьевича с 1950 по 1955 год строит из спичек Дворец Коммунизма, «национальный по форме и коммунистический по содержанию»: «Это было довольно-таки причудливое сооружение, сочетавшее традиции русской архитектуры с увлечениями пятидесятых годов - башенки, шпили, балконы и террасы - сбоку приклеилась луковка церкви...», ибо «ежели существует свобода вероисповедания, то хочешь не хочешь нужно обеспечить верующим возможность ею пользоваться. Короче говоря, дом был многоцелевой - и жилой, и общественный с ярко выраженным коммунистическим характером (курсив мой - В.В.). После долгих раздумий Женя оставил в личном пользовании предполагаемых обитателей дома лишь спальни, помещавшиеся в островерхих башенках с узкими, напоминавшими: бойницы, окошками - таких башенок было шестнадцать, по числу советских республик; над каждой торчал маленький бумажный флажок соответствующей республики. Башенки располагались по периметру сооружения, вроде как башенки Кремля, но не такие величественные. Здание было асимметричным, имело внутри несколько главных объемов - игровой зал под целлофановым куполом, зал заседаний со шпилем, в нижнем этаже помещение для столовой и общей кухни. Крытые галерейки, соединявшие башенки-спальни с комнатами общественного пользования, причудливо изгибались наподобие американских гор, придавая дому странный, сказочный вид...»

И уж сразу еще одна цитата - это видение автора на ту же тему, видимо, подготавливающее нас к слиянию автора с его героем: «...мерещится мне наше государство в виде многоквартирного дома, в котором царят чистота и порядок. Странна его архитектура; торчат островерхие башенки, где живут поэты; башенки эти сделаны отнюдь не из слоновой кости, а из хрусталя - поэты на виду днем и ночью. В многоэтажных колоннах, подпирающих крышу, я вижу ряды освещенных окон - там живут рабочие и колхозники. А между колоннами на страшной высоте летают самолеты Аэрофлота. С покатой крыши, где устроились министры, академики и депутаты Верховного Совета, то и дело стартуют в космос ракеты; до космоса же - рукою подать, потому что здание наше выше всех мировых гор и пиков.

Соты интеллигенции: выполняют роль фриза, на котором вылеплены барельефы, символизирующие союз искусств и наук; музы пляшут, свободно взмахивая руками, а на карнизе сидят ангелы и болтают в воздухе босыми пятками. (Этим вы хотите сказать, милорд, что перед нами модель, рая?). Под крышей крепкой власти, подпираемой могучими колоннами трудящихся, лежит наша страна - от Калининграда до Камчатки - просторам природы вольно дышится под охраной человека, А посреди страны, где-то в районе Урала, стоит гранитный монумент Коммунизма, на котором высечено: «Мир, Труд, Свобода, Равенство, Братство и счастье всем народам!..» Вокруг монумента, разбросанные на склонах гор, лежат покрытые мхом плиты. Это могилы тех человеческих качеств и пороков, которых уже нет в нашем доме. На них написано: «Ложь», «Лицемерие», «Глупость», «Хамство», «Себялюбие», «Подлость», «Трусость» - великое множество плит; по ним, перескакивая с одной на другую, толпы туристов добираются к монументу.

Далекий, затерянный где-то в просторах, монумент Коммунизма манит нас. Мы еще верим в него, олухи царя небесного, в то время как практичные люди давно освободились от иллюзий...»

Что общего, кроме элементов внешнего сходства, в этих двух строениях?

Думается, что, прежде всего, строгая регламентация места и образа жизни жильцов этих величественных сооружений. Архитектурная их идея состоит именно в этом. У Жени Демилле - в личном пользовании, жильцов только спальни военизированного образца (не случайно у них окна, как бойницы), у автора же романа (не у Вас, милорд, а у героя Вашего романа – автора) - всяк сверчок тоже имеет свой шесток, хотя и более комфортабельный, А главное - все это сработано или должно быть сработано (спичечный Дворец - все-таки макет) монументально, на века. Так, что никому и в голову не придет что-то менять в этих строениях. Попробуйте убрать одну из колонн - обвалится крыша. Хоть она и «покатая», думается, что «ангелы», сидящие по ее краям, не позволят кому-либо из населения крыши .свалиться с такой головокружительной высоты. Да и просто спуститься нет ни смысла, ни возможности - все места заняты и предписаны проектом. Все четко, разумно, функционально. Главное - разумно. Против разумности трудней всего возражать.

Вторая общая черта, неизбежно вытекающая из первой, в том, что строения предназначены для всех, а не для каждого. Личные вкусы, понятия о красоте, удобстве, а тем более, капризы не предусмотрены проектом, то есть в них овеществлен жесткий незыблемый приоритет общественных интересов над личными. Видимо, не случайно попытка Евгения Викторовича Демилле пристроить к своему Дворцу террасы для прогулок жильцов кончилась тем, что Дворец завалился набок, и пришлось сооружать для него подпорки. Сие не было предусмотрено проектом.

Это еще один образный аргумент в пользу того, что пристраивать что-либо чуждое сути общественного здания нельзя. Единственный выход - перестраивать. Это не иллюстрация правильности решений ХХУП съезда КПСС, а предвидение, предчувствие этих решений, ибо роман был написан раньше съезда. Это художественный вывод из исторического опыта, приобретенного нашим обществом в период с XX по ХХ YII съезд.

Но извините, милорд, мне не хватило Вашей выдержки, и я забежал вперед - от посылки сразу к выводам. Вернемся к нашим баранам, то есть к архитектурным сооружениям. И зададимся вопросом: у кого учились Ваши архитекторы? Действительно ли их проекты носят « ярко выраженный коммунистический характер »?

Первый ответ - они учились у жизни. В том смысле, что пытались облечь в законченные архитектурные формы то, что в каком-то виде уже существовало, но содержало в себе только элементы Идеала, которым несовершенные исторические условия не позволяли еще соединиться по законам красоты. Юный Женя Демилле, не зная в полной мере реальной жизни, пытался осуществить в своем проекте то, чему его учили школа, газеты, книги. То есть шел не от самой жизни, а от ее толкования.

Но откуда взялись эти элементы и эти толкования? Каковы их исторические корни?

На этот вопрос наилучшим образом мог бы ответить нам Ваш соавтор, милорд, - сэр Лоренс Стерн. Ему, по всей видимости, на собраниях бессмертных неоднократно приходилась вести интеллектуальные беседы и с сэром Томасом Мором, автором бессмертной «Утопии» и с Томмазо Кампанеллой, автором столь же бессмертного «Города Солнца», а, может быть, даже и с самим Платоном, пожалуй, первым попытавшимся построить модель идеального государства на некой рациональной основе - свою знаменитую Республику.

Да, милорд, по-моему, именно у этих Учителей брали свои уроки Ваши архитекторы. Вот только не кажется ли Вам странным, что Учителя строили Города, а ученики обошлись Домом? Решили не приумножать сущностей без необходимости? Или накрыв не то, что город, а целую страну единой крышей, они довели идею своих Учителей до логического и исторического конца? Видимо, все-таки, второе. Но было бы непростительно забыть автора еще одного проекта будущего социалистического устройства общества - Гракха Бабефа, составившего свой проект в 1796 году. Если Ваши архитекторы и их учителя решали свои творческие задачи образно, литературно-архитектурно, то этот автор был человеком дела и расписал все декреты предполагавшегося правительства» сутью которых была опять же строгая правительственная регламентация, как средство достижения общественного блага. Надо всем опека, за всем строжайший полицейский надзор, предусматривающий грозные карательные меры за неисполнение гражданами их обязанностей. Все продумано, везде жесткий порядок, И при этом «одна Республика должна быть богата, великолепна и всемогуща».

Обратите внимание, милорд, на истоки «чисто социалистического приоритета общественного над личным». Как очень точно отмечает Герцен: «За этим так и ждешь «Питер в Сарском Селе» или «граф Аракчеев в Грузине» - а подписал не Петр I, а первый социалист французский Гракх Бабеф!» (Герцен A.M., «Былое и думы»).

Но почему же все-таки эти великие умы, эти бескорыстные искатели и творцы идеала, отдавшие свою жизнь за него, так твердо стояли на позициях строгой регламентации общественной жизни?

Думается, что тут три причины. Одна в том, что идеал не возникает из ничего в безвоздушном пространстве. Он вырастает на почве реального исторического опыта и включает его в себя, дышит реальной исторической атмосферой, точнее, - ноосферой. Идеал будущего - это естественное продолжение прошлого и настоящего, составляющего духовную сущность творца Идеала. Как бы творцу ни хотелось, он не может освободиться от самого себя. И потому Платон, памятуя о Спарте и не упуская из виду Афин, создает рабовладельческий вариант совершенного общества, Т.Мор и Т.Кампанелла создают феодальный вариант. Недалек от них и Г.Бабеф. Идеал, возникший на почве абсолютизма и подавления личности в целях их отрицания и установления справедливости, оказывается бессильным измыслить иные, кроме привычных, методы достижения своих целей и тем, как это ни печально, отрицает сам себя, ибо революционные цели могут достигаться только революционными, то есть коренным образом отличными от известных, методами.

Вторая причина тяги к регламентации общественной жизни, думается мне, в идеалистическом уповании на разум, на его всесилие и неограниченные возможности, что идет от божественной модели управления миром. То есть представляется возможным помыслить существование такого интеллекта, который сможет охватить собой весь мир и устроить его наилучшим образом. Предполагается, что имеется человек или группа людей, которая точно знает, что такое счастье для всех, знает верную дорогу к этому счастью и обладает высшим (божественным) правом распорядиться судьбами тысяч и миллионов против их желания (просто не принимая такового в расчет), как, например, В.Г.Белинский в письме к Боткину: «Но смешно думать, что это ( социализм - В.В. ) может сделаться сам собою, временем, без насильственных переворотов. Люди так глупы, что их насильственно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов...»

И третья причина - вульгарное предположение о том, что все люди одинаковы, лишены индивидуальности, что всем нужно одного и того же. Они - стадо, которое следует пасти и вести.

Но в любых исторических условиях, от Платона до наших дней, такое предположение не соответствует реальности. Как бы ни были невежественны люди, они - все же мыслящие существа, каждое из которых несет в себе свою личную идею миропорядка, свое представление о счастье. И все попытки вдолбить в их сознание чуждую идею заранее обречены на провал, потому что люди, даже внешне подчинившись ей, реализуя ее в повседневных своих действиях, превратят в свою идею, установят такой миропорядок, который согласуется с их идеей, то есть понятный и естественный для них.

Что нам, кстати, повсеместно и демонстрирует исторический опыт. Хотя бы знаменитый феномен Наполеона, о котором чуть позже, милорд.

Но, может быть, Вашим архитекторам больше не у кого было учиться? (Я намеренно, милорд, не касаюсь пока основоположников научного коммунизма). Ведь были же еще и другие великие утописты, создатели моделей справедливого общества: Сен-Симон, Фурье, Оуэн, Чернышевский, наконец, ближайший к нам последний великий утопист - Кропоткин. Хотя признаюсь, милорд, по секрету, что в последнее время, наблюдая процессы, происходящие в социальной жизни нашего общества, я стал очень сильно сомневаться в том, что он, действи­тельно, утопист. Теоретик, оказавшийся неспособным реализовать свои идеи - да! Но утопист?... Хотя, наверное, не без этого. Его модель кооперативного социализма предполагала наличие высокой нравственности кооператоров, которой мы с Вами и сейчас - через семьдесят лет существования «реального социализма» - никак разгля­деть не можем. А нет ее, наверное, потому, что нравственность не устанавливается директивно, потому что реальной силой обладает та нравственность, которая обеспечивает ее носителю наилучшие условия жизни. А директивная нравственность остается парадной вывеской, ширмой, как это было с нравственностью христианской (кстати, забыл еще одного великого утописта!), как стало это с нравственностью социалистической. Правда, находятся «олухи царя небесного» (Ваше определение, милорд) вроде нас с Вами, которые пытаются сделать ее законом своей жизни, но это либо плохо удается, либо не приводит к «жизненному успеху». Зато совесть чиста, а это не так уж и мало.

Так вот, исходя из того, что реальные условия жизни формируют нравственность, не кажется ли Вам, милорд, что реализация модели кооперативного социализма Кропоткина выработала бы иную нравственность? (Кто может утверждать, что она не была бы ближе к той, которую мы жаждем видеть?). И тогда утопия могла бы превратиться в реальность. В конце концов, нам не привыкать «делать сказку былью».

В чем же отличие последних утопистов от учителей Ваших архитекторов? Они возросли на капиталистической основе и на ней же пытались вырастить свой идеал общественного устройства. Это выражалось в том, что центр тяжести при гипотетическом построении, социализма переносился в область экономики, в область организации рационального, экономически более выгодного для граждан устройства общества, разумеется, исключающего эксплуатацию (элемент коммунизма). Принципиально, что организация предполагала добровольное объединение тружеников в кооперативы, не полицейский надзор, а учет и контроль количества и качества труда. Впрочем, лучше Герцена мне вряд ли удастся проанализировать противоположность буржуазного и феодального утопизма на примере Роберта Оуэна и Гракха Бабефа, Так что давайте заглянем в «Былое и думы».

«Бабеф хотел людям приказать благосостояние и коммунистическую республику… Свое рабство общего благосостояния. Оуэн хотел их воспитать в другой экономический быт, несравненно больше выгодный для них. («Культурная работа», о необходимости которой писал В.И.Ленин).

Наполеон не хотел ни того, ни другого, он понял, что французы не в самом деле желают питаться спартанской похлебкой и возвратиться к нравам Брута Старшего... Вот другое дело - подраться и похвастаться храбростью они точно любят... Наполеон, видя, как они страстно любят кровавую славу, стал их натравливать на другие народы и сам ходить с ними на охоту... Эта одинаковость вкусов совершенно объясняет любовь к нему народа: для толпы он не был упреком.... он сам принадлежал толпе и показал ей ее самое...»

Вот он, феномен Наполеона, милорд! Он - в умении предложить народу естественный, понятный для него миропорядок, быть на уровне идеалов большинства.

Феномен Сталина существенно сложней феномена Наполеона. Настолько, насколько сложней эпоха, его сформировавшая, но он включает в себя феномен Наполеона как составную часть, как исторический опыт, получивший творческое развитие.

Что же касается близости различных моделей коммунизма к коммунизму научному, то достаточно вспомнить фразу В.И.Ленина: «Строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией - это есть строй социализма».

Итак, милорд, хочется надеяться, что мне удалось, во-первых, показать, что у Ваших архитекторов могли теоретически существовать и иные Учителя, а, во-вторых, поставить под сомнение утверждение, что их сооружения имели « явно выраженный коммунистический характер ». Мы видели, что существуют в корне различные идеалы коммунизма, то есть идеал насильственного (административного) и добровольного (кооперативного) коммунизма.

Но все же, почему были выбраны идеалы, возросшие на феодальной почве, почему именно им учили в школе Женю Демилле? Ответ почти очевиден: да потому что они наибольшим образом соответствовали картине «реального социализма». Идеалы были призваны, с одной стороны, оправдывать действительность похожестью своей на нее, с другой - одурманивать народ иллюзией светлого будущего.

Но почему все-таки «феодальные идеалы коммунизма» наибольшим образом соответствовали картине «реального социализма»?

Давайте присмотримся, милорд, к «реальному социализму», который был «в основном» построен к 1936 году.

Во-первых, завершена «сплошная коллективизация», в результате которой был осуществлен возврат к методам «военного коммунизма» путем применения «чрезвычайных», т.е. репрессивных мер вплоть до физического уничтожения; вместе с кулачеством было уничтожено как класс и крестьянство, превращенное в наемных тружеников, лишенных владения средствами производства. Даже и не наемных (наемные получают определенную плату за труд), а крепостных, бесправных, беспаспортных, работающих в сущности бесплатно за мифические трудодни и живущих за счет мизерного приусадебного участка, совершенно незаинтересованных в результатах своего труда. Все та же старая барщина. Экспроприация всей продукции государством означала перекладывание значительной части расходов, «необходимых для индустриализации» (надо бы еще проанализировать действительность этой «необходимости»), на плечи крестьян и волюнтаристское нарушение пропорций между промышленностью и сельским хозяйством.

Во-вторых, к этому времени в основном сформировалась Административная система, то есть на историческую арену вышел новый для молодого социалистического государства класс - класс социалистической бюрократии, как и в государствах иного типа осуществляющий социальную функцию государственного управления. Возникновение бюрократии неизбежно, но при этом с особой отчетливостью начинает проявляться основная отличительная черта государства, подмеченная еще Энгельсом - превращать должностных лиц, «слуг общества», в господ над ним. «Бюрократия никогда не забывает свои собственные интересы и привилегии. Для нее, как и для других общественных прослоек, характерна непреодолимая тяга к отождествлению своих узких, своекорыстных интересов с интересами общества. При этом непременно с «высшими» интересами». Для укрепления своей власти бюрократия стремится раздуть управленческий аппарат, превратить его во всеобъемлющую разветвленную и максимально централизованную систему, освободиться от любого контроля. Хотя в первом приближении, она является орудием правящего класса, история показывает, что в определенных условиях бюрократия успешно противопоставляет свои интересы обществу в целом, в том числе правящему классу. Социалистическая революция тоже автоматически не устраняет этой возможности. Для теории было полной неожиданностью то, что бюрократия за короткий срок смогла превратить в некоторых странах (скажем, Китай и СССР) диктатуру рабочего класса в военную или полицейскую бюрократическую диктатуру» (акад. Г.И.Наан «Власть и Разум», «ЭКО», №1, 1988 г.).

В чем особенность социалистической бюрократии? В том, что она осуществляет функцию государственного управления в условиях общенародной собственности на средства производства, стремясь превратить ее в государственную собственность, ибо это дает ей реальную фактическую власть в распоряжении средствами производства и, в конечном счете, в распределении общественного богатства. Если ей это удается, то она превращается в класс «социалистической» или бюрократической буржуазии, паразитирующей на государственной собственности на средства производства.

Этапами превращения общенародной собственности в государственную юридически и бюрократическую фактически оказались такие исторические мероприятия, как введение «военного коммунизма» и, затем, коллективизация и индустриализация, в том виде, в каком они были осуществлены. Имею в виду, милорд, бюрократическое извращение этих, возможно, экономически необходимых мер. Но экономически необходимо было утверждение и развитие коллективной и кооперативной форм собственности непосредственных тружеников, связанных с государством через экономические (а не политические, т.е. бюрократические!) механизмы. Бюрократические же извращения привели к тому, что и крестьянство и рабочий класс оказались отчужденными от средств производства и административно, т.е. внеэкономически, закрепощены при этих средствах. Административная система обрела абсолютную власть.

Таким образом, и индустриализация, и коллективизация по результатам и средствам являлись не социалистическими актами, а шагом назад - к эксплуатации, к патриархальному «общинно-крепостническому», «азиатскому», даже «античному» укладу от «буржуазного» товарно-денежного. Вот она, социальная база для феодальных утопий, милорд.

Именно с этого момента контрреволюционного переворота в нашей стране под прикрытием социалистических идей, ибо без прикрытия ничего не получилось бы, была установлена принципиально не социалистическая, то есть основанная на эксплуатации, Административная Система государственного, а через него классового (классом «соцбюрократии») владения средствами производства, система управления производством через власть над лицами, базирующаяся на сквозном принципе принуждения. С этого момента началось физическое уничтожение и превращение в дешевую рабочую силу (рабов-заключенных) сначала принципиальных противников - теоретиков «экономического» и «кооперативного» социализма (Чаянов, Кондратьев, Бухарин и др.), а затем и интеллигенции как класса, ибо она «потому и называется интелли­генцией, что всего сознательнее, всего решительнее и всего точнее отражает и выражает развитие классовых интересов и политических группировок во всем обществе» (В.И.Ленин, полн. собр. соч. т.7, с.343), ибо она по социальной роли своей в обществе (движущей, обновляющей) противостоит бюрократии как силе консервативной, стабилизирующей. У Ленина были достойные учителя ученики…

Я думаю, милорд, что неслучайно широкой огласке не придаются данные о долевом участии превращенной в рабов интеллигенции и дру­гих «врагов народа» в «великих стройках коммунизма», потому что, боюсь, тогда бы эти стройки по методу своему мало бы отличались от какой-нибудь пирамиды Хеопса...

Но свято место пусто не бывает. Кто же пришел на смену «ликвидированной» интеллигенции?

«Это поколение ровесников Октября, - пишете Вы, милорд, - вырванное из далеких и глухих мест России ветром революции, очень скоро почувствовало себя хозяевами жизни. Оно лишено было истории, лишено было возможности сравнивать свою жизнь с чем-либо. Прошлого не существовало, поскольку оно было раз и навсегда от­вергнуто как неудавшееся, теперь только от них зависело, какова будет новая жизнь. Их детство прошло под гром раскулачивания и коллективизации, юность же начиналась победными фанфарами первых пятилеток (основные задания которых, милорд, не были выполнены ни в одну из предвоенных пятилеток. (Н•Шмелев, «Авансы и долги», «Новый мир», №6, 1987), стахановским движением, перелетами Чкалова и Марины Расковой, папанинцами, «Челюскиным»... Блестя­щая эпоха выпала им на долю, и они не наблюдали ее со стороны, а создавали своими руками.

Шагай вперед, комсомольское племя!

Шути и пой, чтоб улыбки цвели!

Мы покоряем пространство и время,

Мы - молодые хозяева Земли!

Так пели они и действительно шутили и покоряли пространство. С покорением времени, как выяснилось через несколько десятилетий, оказалось не столь просто».

Здесь мы встречаемся с весьма примечательными героями Вашего романа - семейством Нестеровых-старших: Серафимой Яковлевной Кожеватовой и Михаилом Лукичом Нестеровым (теща и тесть Евгения Викторовича Демилле) - создателями и хозяевами «реального социализма».

Оба из крестьян, оба энергично закончили рабфаки и институты, и Серафима Яковлевна, после войны уже, энергично устремилась в академики (совсем как Т.Д.Лысенко, милорд?), хотя к книгам почтения не испытывала и говорила, «что пора выкинуть эту макулатуру к чертовой матери». То есть это были, по Вашему определению, «полуинтеллигенты, получившие лишь образование, но не сумевшие (не только по своей вине) овладеть культурой». Тем не менее, Серафима Яковлевна, все так же энергично шагая по головам, двигалась к своей цели (директор института и академик), но в виду ряда скандальных историй цели не достигла и оказалась на пенсии. С этих позиций она уничтожила (ликвидировала как учреждение) бывший свой институт, используя грязные методы, потом последовательно принялась за борьбу с влюбленными парочками, курением и алкоголизмом, в свободное от общественной работы время торгуя вином собственного производства.

Такова логика исторического развития этих «хозяев Земли» - от неявной соэксплуатации крестьянства под знаменами демагогических лозунгов - к мелкой торговле из-под полы под лозунгом: «Пейте на здоровье. Только днем мне не попадайтесь - заберу!». Ложь порождает ложь, а ложная мнимая интеллигентность - ненависть к интеллигентности истинной: «Интеллигенты вшивые! Вы, что ли страну защищали? Вы ее строили? А туда же - орать! Обличать! Диссиденты вы, антисоветчики, а не русские! И Высоцкий ваш - антисоветчик! Русские - мы!»

Совершенно согласен с ответом Евгения Викторовича своей теще: «Вы из тех русских, которые во все времена были сытым самодовольным стадом. Вы - русские, которым не нужна русская культура. Вам никакая не нужна!.. Я ненавижу вас!»

Я тоже, милорд, ненавижу!

Теперь думается, становится понятным, что в сознание народа внедрялись именно утопии , так как ни о каком научном коммунизме речи не могло быть – «реальный социализм» в корне противоречил научному - и именно феодальные , потому что они были наиболее близки реальному сознанию патриархального, добуржуазного большинства населения - с одной стороны», и прекрасно выполняли функцию прикрытия - с другой. Ну, чем не бабефовский «социализм» строил Сталин?! Правда, по-моему, он, вообще, социализмом не является, но «добуржуазное» большинство знать это не могло.

И когда, милорд, мне сегодня пытаются с высокой трибуны, сердито насупив брови, не показать - нет, а приказать считать, что мы построили именно «тот социализм», я задаю себе вопрос: а кому выгодно, чтобы я так считал?

И отвечаю себе: тому же, кому было выгодно построить «реальный социализм» вместо научного, то есть… совершенно верно, милорд, - «социалистической буржуазии», которая без боя не сдаст своих командных позиций, и будет, как и прежде, начальственно покрикивать на нас.

И, наконец, о социалистической нравственности, превратившейся в парадную вывеску и ширму для реальной нравственности, Очевидно, что в условиях «реального социализма», представляющегося мне чем-то вроде Змея Горыныча о трех головах: социалистической, буржуазной и феодальной, ей (социалистической нравственности) при численном превосходстве враждебных голов очень трудно существовать и, особенно, действовать - загрызут ведь. Посему все, что ей разрешается - это произносить согласованные с остальными головами речи, содержание которых не может никого удовлетворить, так как не соответствует действительности.

Однако, милорд, мне не дает покоя вопрос: почему Вам не удался социальный эксперимент с Кооперативным Домом? Собственно, я уже сделал первую попытку ответить на него, но чувствую, милорд, что не исчерпал всей глубины Вашего замысла. Начинаю следующую попытку.

Итак, какова Идея Вашего Дома, Вашего КООПЕРАТИВА? Вы ее формулируете следующим образом: «А какая была идея! Какой музыкой отзывалась она в душе! Вы представьте: тысяча человек разных возрастов, профессий, национальностей, вероисповеданий, убеждений, привычек, характеров и семейного положения объединяются в единый КООПЕРАТИВ… чтобы сообща построить прекрасный дом... и жить в нем припеваючи, в полном соответствии с правилами социалистического общежития...»

И сразу же с горечью констатируете, что она потерпела крах: «Что же мы купили за деньги, заработанные потом и кровью, в борьбе и лишениях? Идею кооператива? Идеалы равноправия, союза и взаимопомощи? Нет, мы спрятались в своих квартирах, мы украсили их каждый на свой лад, мы знать не знаем о соседях (совсем как англичане, милорд!), хотя Правление кооператива регулярно устраивает общие собрания, настойчиво вывешивает в подъездах призывы к уплате задолженности за квартиру и даже поздравляет жильцов с Новым годом путем красочного плаката».

Так отчего же этот крах, милорд? Отчасти, видимо, оттого, что Кооператив существовал только во время строительства Дома. Дом, как историческая цель, объединял кооператоров, а будучи построенным, изжил себя в этом смысле. И кооператоры перестали быть кооператорами. Только и всего. Не думаю, чтобы Вы хотели сказать этим, что пока мы (народ) делали революцию, строили социализм, мы были дружны и едины, а построив «в основном», занялись обустройством своих личных гнездышек и перестали существовать как «кооператоры», что больше нас ничто не объединяет. Прежде всего, обустройство личных гнездышек не противоречит принципам научного социализма. Во-вторых, с обществом и социализмом дело сложнее, и дом, как модель общества, недостаточно адекватен. Вы, милорд, не могли этого не понимать. И, по-моему, этим Вы ставите иной вопрос: с производственной деятельностью, с экономикой мы, в конце концов, разберемся, а как быть с нашим общим житьем, с нашими человеческими отношениями? «Господи! - восклицаете Вы. - Дай нам, кроме жилплощади, еще и умение ею пользоваться! Дай нам, кроме свобод, которые у нас есть, еще и навык с ними обращаться! Дай нам, кроме идеи кооператива, еще и чуточку человеческой расположенности, предупредительности, общительности и доверия!»

Так и хочется встать рядом с Вами на колени, милорд, и подумать - как наладить коммунистический быт? И что он, в конце концов, из себя представляет, этот коммунистический быт?

Что ж, вопросы достойные квалифицированного инженера человеческих душ. Впрочем, Вы только ставите Проблему. Рецептов я не обнаружил. Разве только предупреждающие таблички, утверждение от противного… Вы мудро не желаете уподобляться своим героям, милорд, и не хотите быть утопистом. Хватит утопий, давайте жить реальностью? Что ж, видимо, Вы правы, но вопросы требуют ответов, и за ними я вынужден обратиться к Вашим героям-утопистам. Их запас у Вас практически неисчерпаем.

И первый из них - Ваш автор, милорд. То, что он утопист, к тому же с феодальным уклоном - мы уже выяснили, но это не вся правда о нем. Из процитированной Идеи становится ясно, что ему не чужд и оуэновский кооперативный утопизм, возросший на буржуазной почве. Прежде всего, это выразилось в том, что он надеялся воплотить идею КООПЕРАТИВА «в полном соответствии с правилами социалистического общежития» в условиях «реального социализма», плоть от плоти которого - и сам Дом, и все его жильцы. В условиях, когда реальная нравственность находится в противоречии с упомянутыми правилами.

И когда он убеждается в крахе идеи, то и поднимает в воздух Дом, начиная литературно-социальный эксперимент, в котором с особой отчетливостью проявляется двойственность утопизма Вашего автора. Здесь, по-моему, и кроются причины неудачи его исторического эксперимента. Он попытался соединить Оуэна с Бабефом, а можно ли помыслить что-нибудь более несовместимое? Нет, помыслить-то можно, но реализовать? Впрочем, и реализовать можно – «реальный социализм» со всей убедительностью продемонстрировал нам это, но ждать от такого соединения положительных результатов - вот это уж действительно утопизм.

Что же здесь входит в противоречие друг с другом? С одной стороны - строгая регламентация жизни под «крышей крепкой власти»: тут и подписка о неразглашении, и целый список ограничительно-запретительных мероприятий, и милицейский надзор за домом, его жильцами и всеми, кто с ними связан, и назначение комендантом дома майора Рыскаля - специалиста по обеспечению порядка при массовых скоплениях народа. По сути, прежде относительно свободные люди в результате «перелета» дома стали людьми поднадзорными, зависимыми, не имеющими права на свободное естественное поведение, что самым решительным образом сказалось на судьбе главного героя романа - Евгения Викторовича Демилле.

Другая сторона противоречия - сама кооперативная идея свободного объединения людей для достижения какой-либо общей цели. Как у Маяковского: «Социализм - свободный труд свободно собравшихся дядей». Именно в свободном объединении для свободного труда суть Идеи и залог ее жизненности, эффективности. И всякое ограничение свободы, всякое принуждение понижают и жизненность, и эффективность, и, в конечном счете, приводят к результатам, прямо противоположным ожидаемым. Так и майор Рыскаль, сея семена коммунистического, в его понимании, быта, пожинает равнодушие, апатию, расцветшее пышным цветом доносительство. Кстати, интересно, что Т.Кампанелла в «Городе Солнца» включил доносительство в обязательную социальную функцию каждого гражданина. Этого можно было и не делать - система «сильной власти», «крепкой руки», «ежовых рукавиц» сама порождает это явление. Это форма апелляции к власти, форма своеобразного личного участия в ее деятельности, даже форма управления деятельностью власти снизу. Майор Рыскаль опечален этим явлением, но сам же его и породил. Ибо "по виду это была рес­публика с выборными органами власти, по сути же монархия или диктатура. Рыскаль стал единоличным правителем».

Вы совершенно правы, милорд. И через образ майора Рыскаля вам удалось весьма убедительно развенчать легенду о «справедливом монархе». Рыскаль действительно справедлив, честен, движим благими намерениями как человек, но как «монарх» он противостоит сам себе. Дело не в его личных качествах, а в системе, которую он представляет. Он - утопист, получивший власть и возможность воплотить свою утопию в жизнь. Все мы, увы, утописты ввиду отсутствия научно проработанной теории общественного устройства, которая могла бы стать достоянием масс.

Утопизм Р.Оуэна в том, что он допускал возможность существования социалистического предприятия в условиях капиталистического окружения. Утопизм майора Рыскаля сложнее - он пытается наладить функционирование «коммунистического» объекта в условиях «реального социализма» административными методами, неся в себе представление о коммунизме, сформированное в годы «военного коммунизма», чем-то напоминающее патриархальную крестьянскую общину с ее представлениями о коллективизме, т.е. коллективизме принудительном, не принимающем во внимание индивидуальность каждого члена коллектива.

Какая эклектика! Не правда ли, милорд? И как страдает от нее майор Рыекаль! Как страдает автор, как страдает Евгений Викторович, как страдаем все мы!

И еще об утопизме автора. (И глубине Вашего замысла, милорд!). Он перемещает Дом с почвы «реального социализма» на почву Петроградской стороны, уповая на ее революционные традиции. Но обнаруживается, что рад «пришельцам» один только генерал в отставке Николаи. Остальные старожилы ведут активную борьбу против незваных гостей. Обнаруживается, что здесь до революции была пивнушка, а до недавнего времени располагался пивной ларек, который вместе с его хозяйкой - тетей Зоей возносится в космос, освобождая место для Дома. И еще обнаруживается, что и здесь вполне реальная почва «реального социализма». Не существует уже прежней «патриархальной» России, которой был духовно близок «феодальный утопизм», а мы все еще носимся с ним и никак не можем расстаться.

Да, социальная структура нашего общества коренным образом изменилась, изменилось и соотношение сил, и уровень социальной культуры. Большинство уже созрело до рыночных отношений, не пеpecтало еще бояться их, но уже готово рискнуть попробовать. Только сейчас мы добрались до вступления в «буржуазную культуру», о необходимости которой для успешного развития социализма писал В.И Ленин. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Но надо помнить, что «буржуазная культура», хоть и на социалистической почве, все же «буржуазная» со всеми негативными последствиями - тут и неизбежность имущественного расслоения (следовательно, и социального), и противоречивость интересов различных социальных групп и слоев, и стремление к обогащению как цель жизни, а не как средство для достижения некой «высшей цели». Хотя недостатка в декларациях «высших» целей, конечно, не будет. Это неизбежный этап развития социально-экономических отношений, надо пройти его с пониманием сущности происходящего и видеть впереди следующую ступень - переход к социалистической культуре. В истории «большие скачки» не проходят. Посему социалистическая, культура зарождалась вчера, развивается сейчас и расцветет в будущем.

Теперь мне кажется принципиально важным обратить внимание еще на одного из Ваших утопистов, милорд. Я имею в виду Николая Ивановича Спиридонова - сына Ивана Игнатьевича, вдохновившего некогда Женю Демилле на строительство Дворца Коммунизма. Николай Иванович прошел сталинские лагеря, был реабилитирован после XX съезда и вернулся к отцу, когда тот уже умирал. А до этого между Иваном Игнатьевичем и Женей произошел примечательный разговор: «Ну что, Женя, будем заканчивать коммунистический дом? - спросил старик. - Коммунистический? - усмехнулся Демилле. - Стоит ли? Столько наворотили, что теперь не достраивать, а ломать надо!.. Мы, оказывается, не Дворец Коммунизма строили, а …!»

Устами младенца... как говорится… «Такая реакция на прошедший XX съезд была достаточно типична для юношей, бывших до того примерными пионерами и комсомольцами, передовой сменой, любимыми «внуками» вождя… Вдруг все рухнуло, будто выбили опоры, перевернулось с ног на голову, оказалось ложью, жестокостью...»

Женя Демилле разочаровался в своем утопическом строении. Закономерная и исторически верная реакция. А Николай Иванович сохранил его. Для него это тоже закономерно. Присмотримся - почему?

Мне кажется потому, что в отличие от Жени Демилле, он не получил свой идеал социализма в готовом виде через систему официальной лживой пропаганды, а выстрадал его в лагерях, сформировал в длительных самостоятельных размышлениях, разработав собственную теорию социалистической революции, отсчитывая ее год не с октября 1917 г., а с середины прошлого века - с деятельности первых теоретиков и практиков социалистического движения в России - Белинского, Чернышевекого, Лаврова, с организаций «Земля и воля» и «Народная воля». У кого, как не у них, бросивших личный вызов деспотизму, он мог учиться революционной стойкости, самоотверженности, несокрушимой вере в социалистические идеалы. Здесь сработало психологическое сходство с ситуацией. Более поздние поколения русских революционеров в своей борьбе выступали как представители мощной, разветвленной организации - партии. Народовольцы же, в сущности, были одиноки - их было очень мало в масштабах всего государетва. Так же одиноки были и репрессированные сталинским режимом. Государственная политическая система противостояла каждому из них лично, они не были представителями какой-либо мощной оппозиционной организации. Так что сохранение социалистических идеалов в их первозданной (увы, утопической) чистоте для Николая Ивановича было без преувеличения вопросом жизни и смерти. Они нужны были ему, чтобы суметь остаться самим собой.

Чем же занимается Николай Иванович, кроме основной работы?

«Я стараюсь воспитать следующее, поколение русских революционеров, - отвечает он и обосновывает: - Революции, бывают без крови. Но без идеи революций не бывает. Первые три поколения мы знаем из работ Владимира Ильича. Но на этом они не кончились. Было поколение русских революционеров, истребленное в лагерях в тридцатые годы. Было поколение, взявшее на себя тяжесть войны. Тоже русские революционеры, не удивляйтесь. Они социализм защищали… Сейчас есть потребность в новом поколении ~ чистом, честном, трезвом. Его надо подготовить к борьбе... с демагогами, карьеристами. С циниками. С националистами, всех мастей. С хамами... Иными словами, с непрерывно возрождающейся, как говорил Ленин» мелкобуржуазной стихией».

Что ж, у человека есть высокая цель жизни, и он вызывает заслуженное уважение, но, милорд, позвольте сразу же обратить Ваше внимание на ее утопичность. Ведь он предлагает бороться со следствиями, а не с корнями. С мелкобуржуазной стихией, а не с Системой, порождающей ее.

Как же он предлагает участвовать в революционной борьбе Евгению Викторовичу, отвечая на его вопрос: «А что прикажете делать? Писать в газеты? Морду бить? Своими руками душить хапуг, бездарей и всякую сволочь?

Никого душить не нужно. Вам как талантливому архитектору достаточно строить дома, соответствующие вашему таланту. Это и будет ваш вклад в прогресс.

Нет, вы идеалист, Николай Иванович! - засмеялся Демилле». И я к нему присоединяюсь, но без смеха. Ибо слишком распространено это идеалистическое представление о том, что достаточно каждому хорошо знать свое дело, и жизнь сама собой установится согласно идеалу. Увы, не установится, пока не будет условий, в которых хорошо работать выгодно, а плохо невыгодно. Это будет означать, что общество стимулирует хорошую работу, что оно в ней заинтересованно, что работа обретает некий высший смысл, кроме добывания «куска хлеба».

Что же говорит Николай Иванович? – «Человек должен сам научиться отдавать обществу по своим способностям, а потом уже требовать, чтобы общество воздавало ему по труду. Индивидуалистическая психология требует как раз обратного: отдать минимум того, что требуют, а получить максимум того, что могут дать...»

Вывод: в нарушении, социалистического принципа «от каждого по способностям, каждому - по труду» виноваты мы сами. Труженики»

И даже в голову теоретику социализма не приходит, что в условиях административно-волевого управления хозяйством, в самой природе которого лежит труд по принуждению вместо товарно-денежного труда по интересу, который лежит в основе экономического способа управления, хорошо работать означает подвергать себя (обровольно, милорд!) еще большей эксплуатации со стороны тех, кто работает плохо или чья работа заключается в принуждении работников к труду. Ведь чудес не бывает, и все наличное богатство создается трудом. И если работающий плохо и работающий хорошо получают одинаково, то один присваивает труд другого, то есть становится эксплуататором. А Николай Иванович требует именно этого, что и служит доказательством его идеализма.

Можем ли мы согласиться с его способом борьбы за социализм? Извините, милорд, я не могу, как не может и Евгений Викторович Демилле, потому что мы сознаем безрезультатность, бессмысленность такого способа.

Правота Николая Ивановича, как и его духовного наставника, Петра Лавровича Лаврова в другом, а именно: «Хороший критик существующего - умный человек; но лишь тот, кто решается действовать на основании своей критики - человек нравственный... Если личность, сознающая (!) условия прогресса, ждет, сложа руки, чтобы он осуществился сам собой, без всяких усилий с ее стороны, то она худший враг прогресса, самое гадкое препятствие на пути к нему. Всем жалобщикам о разврате времени, о ничтожности людей, о застое и ретроградном движении следует ставить вопрос: а вы сами, зрячие среди слепых, здоровые среди больных, что вы сделали, чтобы содействовать прогрессу?»

Да, совершенно верно - без нашего личного участия в революционном процессе он не осуществится, но, чтобы участвовать, личность должна «сознавать условия прогресса», а с этим у нас, милорд, как Вы убедительно показали своим романом, в массовом масштабе плоховато. Действия же на основании утопических представлений, как правило, ни к чему хорошему не приводят.

Сейчас, в период гласности, мы воочию убедились, что интеллигенция не сидела «сложа руки», а вырабатывала свой взгляд на социализм, на его экономику и его нравственность, училась распознавать его врагов и сейчас определенно и конкретно указала на них. То есть шла выработка теоретических концепций социалистического строительства, осознание условий прогресса. В рядах этой интеллигенции и ученые, и публицисты, и литераторы… Мы вдруг узнали, что они всегда были - в «период культа», и в «период застоя».

Итак, определились теоретические концепции., и вслед за ними появились практические общественные действия. Имею в виду нашу перестройку, милорд. И в этот момент, Петр Лаврович прав, преступно «ждать, сложа руки, чтобы прогресс осуществился сам собой». Не осуществится, ибо мощны социальные силы, противостоящие ему.

Каковы же эти силы? Что такое Административная Система на деле, в реальности?

А на деле это ни что иное, милорд, как наша государственная система, своеобразию которой Вы уделили немало внимания, со всеми переплетенными с ней воедино общественно-политическими и хозяйственно-экономическими институтами. То есть система реальной власти, элементы которой лично заинтересованы в сохранении, и процветании целого. «Хлопковое дело», «ростовское дело», дело Ахмаджона Адылова и ряд других «громких» дел продемонстрировали нам, какие вопиющие буржуазные, «мафиозные» и даже феодально-рабовладельческие формы может принимать, в принципе, эта власть в условиях обеспеченной ею себе безнаказанности.

На кого же опирается эта Система?

Прежде всего, на дельцов «теневой экономики», распространившейся на сельское хозяйство, легкую и пищевую промышленность, сферу торговли и услуг. Да и в области тяжелой промышленности большая часть хозяйственных связей находится в «тени». То есть появляется социальный слой, заинтересованный в сохранении условий для воровства. Но и массы, милорд, и массы, на первый взгляд, не ворующие, являются опорой Административной Системы. Во-первых, она им гарантирует относительно спокойную, хотя далеко не шикарную жизнь в том плане, что можно обеспечить себе прожиточный минимум, не слишком обременяя себя трудом. А мы уже говорили, что это есть скрытая форма эксплуатации тех, кто работает лучше, и хищническая эксплуатация природных богатств страны, паразитирование на них, ведущее к превращению страны в сырьевой придаток других стран. Массы становятся соэксплуататорами, сами того не сознавая, но очень быстро и легко привыкая к такому положению вещей. Во-вторых, сработал фактор одурачивания масс, в сознание которых внедряли те самые феодальные утопии, о которых мы уже так много говорили. И «подсистема страха», милорд, она очень эффективна. Так что Вы совершенно правы, утверждая, что все мы – «люди системы». И поэтому ни честный труд, ни личная борьба со «сволочами и шушерой», ни метание бомб, которому обучает Николай Иванович своих юных воспитанников (кстати, я это воспринимаю как способ воспитания готовности к самым решительным личным действиям в революционной борьбе) - все это не те методы, которые могут привести к успеху социалистической революции. Они лишь составная, сопутствующая часть общей борьбы. Николай Иванович еще и потому идеалист и утопист, что не видит своего врага в лицо. Не видит противостоящей ему Системы.

Итак, вывод: силой, противостоящей социальному прогрессу нашего общества является Административная Система государственного управления. Налицо антагонистическое противоречие между уровнем развития производительных сил и тормозящей их формой производственных отношений (административно-командных).

Какова же специфика революционной ситуации настоящего момента? По-моему, прежде всего, такова, что перестройка, т.е. социалистическая революция, имеющая целью передачу власти (т.е. права и возможности распоряжаться средствами производства и распределением продуктов труда) от бюрократии и примыкающей к ней «теневой соцбуржуазии» непосредственным труженикам, осуществляется под «мудрым» руководством самой бюрократии. Нам не привыкать к подобным сюрпризам истории, не правда ли, милорд? Петр прорубал «окно в Европу», Александр отменял крепостное право, Николай даровал народу Государственную Думу… России явно присущ «синдром революции сверху», когда «революционные преобразования» оказываются минимально возможными экономическими и политическими уступками. Не является ли возбудителем этого синдрома «вирус рабства»? Нашего с вами духовного рабства…

Позволю себе еще одну цитату из статьи академика Г.И.Наана:

«Исторический опыт убедил буржуазию в том, что в интересах стабильности и прогресса существующего строя власть ( бюрократия - В.В. ) и разум ( интеллигенция - В.В. ) нужно в определенных пределах держать врозь и в состоянии конфликта, для эффективного обмана масс желательно, чтобы конфликт был достаточно шумным и создавалась бы иллюзия широкого представительства самых различных точек зрения».

Это нам, милорд, надо иметь в виду и не строить утопических иллюзий по поводу гласности. Гласность - это прекрасно, но она еще не социализм.

Вот мы и добрались, пожалуй, до главного вопроса: что же такое социализм? Вопрос, на первый взгляд, азбучный, если бы не наше утопическое воспитание.

Итак, социализм - это общественно-экономическая формация переходного типа, характеризуемая тем, что содержит в себе и черты капитализма (а для наших условий и феодализма), из которого вышла, и черты коммунизма, к которому устремляется. А именно, как писал В.И.Ленин, при социализме «остается в течение известного времени буржуазное право, но даже и буржуазное государство без буржуазии!» (B.И.Ленин. «Государство и революция»). Вез оной только в теории и только «в течение известного времени», ибо право ничто без тех, чьи интересы оно защищает.

Это мы имеем, в теории, от капитализма.

С другой стороны, «буржуазное право отменяется... лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т.е. лишь по отношению к средствам производства. Буржуазное право признает их частной собственностью отдельных лиц. Социализм делает их общей собственностью». (Там же).

То есть от коммунизма мы имеем только отсутствие частной собственности на средства производства. Все прочие декларируемые признаки коммунизма - от лукавого. Вы не находите, милорд?

Отсюда глазное противоречие социализма: существование «буржуазного права» и «буржуазного государства» при отсутствии, частной собственности на средства производства.

Это противоречие не носит антагонистического характера до тех пор, пока не появляются классы, заинтересованные в трансформации, «буржуазного права» в своих интересах. Вопрос о появлении такого класса (или классов) решается при выборе формы «общего» владения средствами производства. То есть насколько оно государственное и насколько оно общее. Государственная монополия на средства производства приводит к резкому усилению реальной власти бюрократии, для того и существующей, чтобы осуществлять это владение. Причем вопрос о выборе формы владения опять же фактически решает бюрократия.

Как она его решила, и что из этого вышло, мы уже обсудили. Принципиально отметить, что общество «реального социализма» не является реализацией научной модели социализма, построенной в трудах основоположников научного коммунизма.

Это не говорит о том, что теория неверна, а служит доказательством тому, сколь сложна задача построения социализма.

В результате налицо классовый антагонизм, и для осуществления прогресса общества необходима классовая борьба. Революция продолжается - тут Ваш Николай Иванович совершенно прав.

Всем критикам, да и «защитникам» социализма надо понимать, что они ломают копья вокруг «реального социализма», а не научного. Что все «негативные явления» есть следствие не социализма как идеи, а его «буржуазной» составляющей части и даже более того - следствие определенной недоразвитости этой части в виду реализации феодально-абсолютистских утопий. Мы до сих пор не можем преодолеть «махровых типов культур добуржуазного порядка, т.е. культур чиновничьей, крепостнической и т.п.» нам до сих пор недостает «настоящей буржуазной культуры», о чем писал В.И.Ленин. В буржуазном обществе «правящий класс вынужден постоянно ограничивать чрезмерную самостоятельность бюрократии. Вводятся парламентаризм, многопартийность, разделение законодательной, исполнительной и судебной властей, допускается и даже поощряется постоянная критика в прессе правительства и всей бюрократии» (Г.И. Наан).

Не есть ли гласность и демократизация нашего общества - робкая попытка использования этих элементов буржуазной культуры? Я уж не касаюсь культуры экономики, в которой мы, наконец-тo, да еще и не вполне разрешили закону стоимости начать действовать. Это, милорд, еще не социалистическая, а буржуазная революция, точнее, «буржуазный» этап социалистической революции. Важно понимать, что при развитии товарно-денежных рыночных отношений эксплуатация не исчезнет, как по мановению волшебной палочки, а трансформируется в иные формы. Не исчезнет, а, может быть, даже увеличится фактическое неравенство граждан, ибо «буржуазное право» будет продолжать действовать, согласно теории, «качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения труда между членами общества». Но мы, хотя бы, получим возможность понимать, а значит, и регулировать, разумеется, не административными методами экономические процессы и уровень социальной справедливости. Достигнем необходимого для социализма уровня «буржуазной культуры».

Это необходимый исторический этап, который мы должны были начать полвека назад. А сейчас внедрять в социализм экономически неподготовленные элементы коммунизма - это утопия!

Но все это о социализме как о переходном историческом периоде. А что же такое социализм как Идея совершенного устройства человеческого общества, т.е. коммунизм?

Так вот, милорд, мой коммунизм - это общественно экономическая формация, неукоснительно реализующая нравственный закон, запрещающий рассматривать человека как средство для достижения общественных или личных целей, принципиально исключающая все формы эксплуатации человека.

Коммунизм кончается там, где человек превращается в средство.

Вы можете воскликнуть раздосадованно: - Очередная утопия! И потерять всякий интерес (если не потеряли его гораздо раньше). Но я говорю не о «реальном социализме», а об Идеале социализма, который нам предстоит утверждать в нашей социалистической революции. В этом случае на моей стороне будет и Виссарион Григорьевич Белинский, и Федор Михайлович Достоевский, которого Вы имели честь лицезреть на Суде Бессмертных, и Петр Лаврович Лавров, столь уважаемый Вашим героем (и мной, кстати). Думаю, что не отвернется от этого определения и Владимир Ильич Ленин, великодушно простив мне наивность, ну, разве что попросит Феликса Эдмундовича провести воспитательную работу…. Позову на помощь и Фридриха Энгельса, который в «Принципах коммунизма» в качестве одного из принципов выдвинул требование: «ликвидация такого положения, когда потребности одних людей удовлетворяются за счет других». Это (отсутствие эксплуатации), по-моему, в социализме (коммунизме) главное. Остальное - условия для этого или сопутствующие признаки.

И посему, на мой взгляд, только на таком понимании социализма может основываться общественная идея, сформировавшая Вашего героя - Евгения Викторовича Демилле и «потерпевшая крах в его душе», что составило и его личную трагедию, и трагедию всего нашего общества. «Это... идея социалистического интернационализма, всеобщего братства.... Идея была именно социалистической, то есть включала в себя принципы и идеалы, утверждаемые научным коммунизмом: распределение по труду, правовое равенство граждан, приоритет общественных интересов над личными».

В социалистическом характере приоритета общественных интересов над личными я позволю себе усомниться, милорд. Ибо общественная выгода эфемерна, ложна, вообще, бессмыслица, если она не складывается из личных выгод. Для кого выгодно-то, если не выгодно каждому? Так не бывает. Значит, выгодно кому-то... за счет остальных, а это уже эксплуатация, т.е. не социализм.

Потому то и терпит идея Демилле крах, что он, как и все мы, допускает существование некоего «высшего» общественного интереса (идеализм, милорд, чистой воды), ради которого нужно «наступить на горло собственной песне», например, отказаться от талантливого собственного проекта (что он и делает), допустить ликвидацию части населения как класса, лишить целые народы родины и т.д. Какое уж тут равенство и братство, когда над всеми довлеет абстрактная общественная выгода, являющаяся чьим-то весьма конкретным классовым интересом.

Исторический опыт со всей жестокой определенностью показал нам, что попытки достичь каких-либо общественно полезных целей путем игнорирования и попрания личных интересов трудящихся приводят к обратным результатам.

Попробую, милорд, ответить на ряд горьких вопросов и умозаключений Вашего героя - автора.

Итак, «Мы, многочисленные олухи царя небесного, с детства верим в светлое будущее. Его идеалы, высеченные в граните, представляются нам настолько заманчивыми и очевидными, что нас не покидает удивление: почему, черт возьми, мы не следуем им?»

Да потому, черт возьми, что мы живем в «реальном социализме», реальная нравственность которого формируется всей системой его общественных отношений, защищаемых «буржуазным правом». Потому, что реальная нравственность помогает нам наиболее эффективно достигать личных целей в то время, как идеальная мешает и вызывает только ощущение нечистой совести и досады. То есть мы живем в обществе, которому чужды идеалы, высеченные в граните. Но они не исчезают вовсе, потому что, на самом деле, мы живем не только в реальном, но и идеальном мире, который сами в себе создаем. И именно в этом идеальном внутреннем мире нам оказываются необходимы - высокие идеалы. Почему? Непростой вопрос... По-моему, внутренним движителем человека и человечества является некий инстинкт счастья. И тысячелетний нравственный поиск человечества привел нас к осознанию того, что счастье невозможно без справедливости для всех (ибо если допустима несправедливость к кому-то, то она допустима и по отношению к тебе), а справедливость для всех возможна только при реализации всего комплекса идеалов светлого будущего.

Вот как с ними расправляется Ваш автор: «Труд, необходимый нашему телу и духу, исчезает с лица Земли, как реликтовые леса! Одни не могут найти работу, другим на работе делать нечего, третьи и вовсе работать не хотят».

Но давайте задумаемся, милорд, всякий ли труд достоин сохранения в светлом будущем, да даже и в настоящем?

Ведь если мы хотим построить социализм, то должны бороться за то, чтобы система управления хозяйством в принципе не могла служить орудием перераспределения национального дохода. А это, согласно прогнозу Ф.Энгельса, может произойти лишь тогда, когда «место правительства над лицами заступает распоряжение вещами и руководство процессами производства» («Анти-Дюринг»), то есть, когда власть человека над человеком будет заменена властью человека над процессом производства. Понятно, что в полном объеме это возможно, когда сам человек отчужден от материального производства, находится над ним, а не внутри него. То есть коммунизм наступит тогда, когда все станут интеллигентами. Отсюда мы должны признать прогрессивным исчезновение определенных, исчерпавших себя исторически, видов деятельности. Те, кто не могут найти работу, стимулируются обществом к профессиональной мобильности, происходит изменение структуры производительных сил - это процесс закономерный и ставить на его пути, искусственные препятствия бессмысленно. Другое дело, что общество должно организовать и обеспечить профессиональную мобильность, гарантировать личный интерес работника. Кому на работе делать нечего - скрытые безработные. Те же, кто работать не хотят, по всей вероятности, просто не видят смысла в своей работе либо по той причине, что она никому не нужна, либо по той причине, что они лично не заинтересованы в ней. Повышение «буржуазной культуры» нашей экономики, по идее, призвано покончить с этим явлением.

Думаю, что в «светлом будущем» обязательно будет приветствоваться и обеспечиваться труд, но не любой, не рабский, не подсобный, а труд, позволяющий реализовываться человеческому в человеке, т.е. его духовному содержанию.

Но продолжим цитату: «Свобода, манящая нас с пеленок, посещает лишь бродяг и нищих. Мы же довольствуемся осознанной необходимостью и обремененные тяжестью осознанных обстоятельств, тщетно твердим себе, что мы свободны, потому что понимаем насколько несвободны».

Что и говорить, милорд, Я не собираюсь вступать в дискуссию по поводу противоречия между идеалами и реальностью, но вряд ли нас с Вами устроила бы свобода нищих и бродяг. Вам, к примеру, нужна еще комната в Кооперативе, пишущая машинка (наверное, и от персонального компьютера с принтером не отказались бы?), тома Всемирки на книжной полке, где проживает Ваш соавтор и т.д. А свобода в таких условиях требует материальной базы. Генри Торо сравнивал плоды цивилизации с багажом, который мы тащим на спине, и который все больше придавливает нас к земле, лишая возможности к движению. Так что в свободе нищего есть своя философия. А нам с Вами, по сути, нужны свобода слова и свобода печати, т.е. свобода общения с человечеством. Но и человечество свободно вступать с нами в общение, а оно включает в себя и ту систему, которая нам противостоит. В этом вся трагедия.

Но мы говорим о свободе будущего. Я ее понимаю, как всемогущество человека перед лицом природных и социальных сил, регулируемое высшим нравственным законом, как гарантируемое право личного выбора в предлагаемых судьбой обстоятельствах. Только ни в коем случае не свобода рассматривать человека и человечество как средство для достижения личных или общественных целей.

Цитирую дальше: «Равенство, признаваемое всеми на словах, оборачивается хамством, потому что нам неведома иная основа этики, кроме страха, а раз мы уже не боимся ближнего своего, стали ему равны, то можно послать его подальше на законном основании»

Тут, милорд, извиняюсь, по-моему, явное смешение понятий. Равенство - категория социальная, а хамство - этическая. Другое дело, что нарушения социальные ведут к нарушениям этическим. Но, между прочим, никто при социализме равенства не обещал. Максимум - политическое равноправие. С этим у нас тоже далеко не все в порядке. Но ведь разговор не об этом.

Итак, равенство при коммунизме это, отнюдь, не утопическое равенство нищих рабов социальной системы и не идентичность личностей, а равенство личностей, освобожденных от материальной зависимости от производства, в возможностях проявления их индивидуальности.

Продолжаю цитату: «Братство, знакомое нам понаслышке, по заповедям какого-то мифического чудака, зачем-то вознесшегося на небеса, выглядит странной смесью национализма и шовинизма...»

Да, с братством у нас будет трудно, пока не будет справедливости для всех, т.е. упомянутых выше свободы и равенства, пока мы будем принуждать к братству. Братство не декларируется, оно ощущается, и «мифический чудак» основывал его на любви к ближнему, а не на конституции. А любовь по принуждению называется совсем другим словом. На всеобщую любовь рассчитывать, конечно, тоже утопично, думается, что и уважения будет достаточно. А какой же может быть коммунизм без взаимного уважения общества и его членов. Так я и понимаю будущее братство как всеобщее уважение.

«И наконец Счастье... Ах, что говорить о счастье?..»

А зря, милорд, отказались. Именно о нем я и хотел бы с Вами поговорить. Да и как можно отказываться о нем говорить, размышляя об Идеалах? Вряд ли нас с Вами устроит беседа на интеллектуальном уровне популярной наколки: «Нет в жизни счастья!»

Видимо, я в своем утопизме иду гораздо дальше Ваших героев, но, тем не менее, выдвигаю в качестве главного «критерия оптимизации» прогресса человечества в качестве основы коммунистической этики - индивидуальное и, только как следствие его, общественное счастье.

Я полагаю, что стремление человечества к счастью есть ни что иное, как поиск наилучшей формы своего существования, а ощущение счастья - индикатор близости к этому Идеалу. Я прекрасно осознанию сколь капризен, неустойчив, противоречив, трудноисчислим, индивидуален предлагаемый критерий. Однако только он имеет для нас практическую ценность. К тому же, я полагаю, что общество ответственно не за счастье, как таковое, а за обеспечение необходимых условий для него. В число этих условий войдут все те же - мир, труд, равенство, социальная справедливость, свобода, объективный смысл жизни, немыслимый без ощущения общественной ценности личности, личной причастности к прогрессу человечества, экономическое благосостояние и, наконец, здоровье.

Обеспечение достаточных условий для счастья - забота субъекта…

Подчеркиваю, милорд, что начат разговор об этапе появления подлинно социалистической культуры в государственном устройстве, следующим после этапа повышения «буржуазной культуры» в социалистическом обществе.

Основное отличие этих этапов - в критериях социального развития.

На первом – «буржуазном» этапе явным приоритетом обладают экономические критерии: прибыль, расширение объемов производства, повышение качества продукции, рост производительности труда как основа роста благосостояния народа. В это время социалистическое общество отличается от капиталистического в экономическом плане, в основном, только формой распределения прибавочного продукта.

На втором - социалистическом этапе на первый план должны выходить социальные критерии. Вот тут-то и оказывается необходимым «принцип счастья», несущий в себе интегральный социальный критерий. Почему? Да потому, что не человек для экономики, а экономика для человека - таков должен быть основополагающий принцип социалистического способа хозяйствования.

Хотя нельзя упрощенно утверждать, что буржуазная экономика антигуманна. Она уже достигла такого уровня культуры, на котором становится очевидно, что забота о работнике, особенно, о его здоровье, экономически выгодна. Примером тому могут служить японские фирмы, да и американские в этом плане отстают ненамного. Об этом же говорится в посвященной близким к рассматриваемым вопросам статье академика АМН СССР ВЛ.Казначеева «Царь природы? Наблюдатель вселенной? Или всего лишь человек?» («ЭКО», №1,1988): «Во многих… капиталистических фирмах уже осознали необходимость ориентации на здоровье работников. Давно на научной основе подсчитывается оптимальный уровень напряженности, интенсивности труда… повышение производственных нагрузок выше оптимума невыгодно для предприятия... В некоторых дальновидных капиталистических хозяйствах ищут возможности «расковывания» творческого потенциала личности, гармонизации психического и физического развития». Здесь проявляется эффект, заключающийся в том, что элементы социализма, как писал В.И.Ленин, не появляются вдруг после социалистической революции, а зарождаются внутри старого общества, являются неизбежным результатом развития его производительных сил и производственных отношений, подготавливающих переход к социализму. Исходя из этого, следует признать, что сейчас в развитых капиталистических странах элементов социализма порой, как это ни парадоксально на первый взгляд, больше, чем у нас, как за счет более высокого уровня экономического развития, так и за счет высокой степени демократизации общественно-политических отношений. Мы элементарно отстали, из-за того, что в 1929 году повернули назад от социализма, из-за войны, из-за «периода застоя», а главное - из-за того, что «реальный социализм» не является социализмом в научном понимании этого слова и, значит, не имел декларируемых преимуществ перед капитализмом или, по крайней мере, возможностей для их реализации.

Итак, для буржуазного способа характерен приоритет экономических критериев над нравственными. Для социалистического способа - приоритет нравственных критериев над экономическими.

А нравственно то, что служит повышению исторически обусловленного уровня личного счастья каждого члена общества. При истинном социализме ни одна общественная акция не может быть осуществлена, если она противоречит личным интересам членов общества. Справедливое общество можно построить только и только справедливыми, методами.

«Цели промышленного производства должны быть подчинены целям общественного развития, нашим духовным идеалам и ценностям.... Социалистическая экономика должна ориентироваться на те перспективы, которые представляли основоположники научного коммунизма и дополнявшие, развивавшие их учение другие мыслители (например, ученый-натуралист В.И.Вернадский, говоривший об обществе ноосферного типа, которое в своих очертаниях совпадает с представлениями о коммунистическом обществе, но, кроме того, предполагает гармоничное сосуществование с природой» (В.П.Казначеев).

Обратите внимание, милорд, на духовных учителей. Классический список дополнен В.И.Вернадским, Он должен быть Вам близок, ибо Вы написали: «Новое понимание человека состоит в том, что человечество должно осознавать себя неотъемлемой и равноправной с другими частью природы. Мы не можем разговаривать с ней пренебрежительно или покровительственно. Мы не больше, чем муравьи, (но и не меньше)... Лозунг: «Все для человека, все во имя человека и для блага человека!» - следует толковать, на мой взгляд, расширительно: «Все для природы, все во имя природы и для блага ее» - лишь в этом случае будет действительно достигнуто благополучие человека...»

И вот голос Вашего единомышленника, милорд, (акад.В.П.Казначеев): «Да, в этих лозунгах звучит категоричная антропоцентрическая нота, и я бы их (первый вариант лозунга - В.В . ) не поощрял... именно антропоцентрическое представление порождает хищно-потребительское отношение, губящее природу, планету, а вместе с ней и человека... Без космизации массового сознания невозможно само выживание человеческого рода». И список Учителей, милорд, продолжается: Циолковский К.3., Чижевский А.-Д., Рерих Н.К....

Позволю себе здесь отметить еще одно несомненное, на мой взгляд, достоинство Вашего романа: со всей художественной убедительностью продемонстрировав трагические последствия для Ваших героев духовного отравления утопизмом, Вы показали им направление нравственных поисков, ведущее к выходу из идейного тупика –«новое понимание человека». Это направление не проработано, ибо герои еще внутренне не созрели для такой работы, они еще проходят через кризис своей (и общей) болезни. Но «выздоровление» их мне представляется неизбежным, потому что главные из них (Евгений Викторович, автор, Николай Иванович, Ирина Михайловна и майор Рыскаль, не говоря уже о молодежи, ведут свой нравственный поиск.

А что же случилось с Домом, который придумал автор? Я о финале Вашего романа, милорд, Мне кажется, что у него что-то произошло с крышей. Помните покатую крышу, где расположились депутаты Верховного Совета, министры и академики, охраняемую ангелами, сидящими на краю и болтающими босыми ногами? Крыша-то выпрямилась! И ограждения стоят, чтобы никто не сверзился! И ангел тут как тут! (Райская картинка, милорд?) А крыша-то полна народу - там все кооператоры с чадами и домочадцами, и вместе со всеми «верховный правитель» - пенсионер Рыскаль в образе Деда Мороза. Вот оно - архитектурное решение автором столь долго и мучительно обдумываемого проекта, результат его духовного выздоровления: не должно быть нижних и верхних этажей в нашем общественном доме, крыша должна принадлежать всем, когда они пожелают на ней оказаться.

Полностью с Вами согласен, милорд, хотя, конечно, крыша - не место для жилья, но во время общественно значимых мероприятий на ней место должно найтись всем жильцам. О том же говорит и Николай Иванович: «Я не знаю как. Знаю только, чтобы воспитать ответственность перед обществом, надо отвечать перед общественностью. Всем - от рабочего до генерального секретаря!»

А мы-то с Вами, милорд, знаем - как? Вряд ли. Наши герои - это мы. Но мы переживаем своих героев и уходим дальше по дороге познания. МЫ обязаны узнать! Иначе предадим своих героев. В путь, милорд!

К горизонту, за которым нас ожидает Свободный Человек - гражданин Светлого Будущего.

Но что есть свобода – «осознанная необходимость» или свобода удовлетворения любого личного желания? Я бы ответил так: Свобода - это любовь,

Ну вот, - скажете Вы, - начали с тезиса о необходимости избавляться от утопий, а пришли к очередной утопии.

Что ж поделаешь, милорд, не было бы «Города Солнца» – не было бы и научного коммунизма. Утопия опасна не сама по себе, а когда она превращается в дубинку. Но не менее опасна в таком качестве и наука.

Наверное, поселившись в Вашем Доме, милорд, невозможно не стать утопистом - таким Вы его построили, но давать объявление об обмене жилплощади не хочется. Буду жить:

Кто Город Солнца строит на песке,

Зажав всезнанья трезвость в кулаке,

Свою судьбу предчувствует заране...

Засим благодарю Вас, милорд, за внимание и терпение. Не знаю - найдете ли Вы в моем послании смысл, но хочется надеяться, что «добрая весть» в нем содержится.

С уважением Владимир Васильев.

Р.S. Писать о литературных достоинствах Вашего романа, милорд, я счел излишним, для меня они совершенно очевидны. А копаться в мелочах – занятие не для благородных донов…

март 1988 г.